Гётц ХИЛЛИГ, новые данные о Болшевской коммуне

Гётц ХИЛЛИГ, новые данные о Болшевской коммуне

"В статье, опубликованной в N 3 (2001 г.) журнала "Педагогика" (см. также А. С. Макаренко и Болшевская коммуна), мною была предпринята попытка на основании материалов 1920 - 30-х гг. осветить историю широко известной Первой трудкоммуны ОГПУ-НКВД, тесно связанной с именем А. С. Макаренко. В 2004 г. вышла в свет книга С. Д. Гладыш о деятельности чекистов по спасению детей, в которую вошли недавно рассекреченные документы из фондов Центрального архива ФСБ России [1]. Данная работа, а также некоторые архивные документы, газетные материалы и спецвыпуск [2] литературного историко-краеведческого альманаха "Болшево" (1994 г.) побудили меня вновь обратиться к этой теме.

Как известно, Болшевская коммуна находилась неподалеку от железнодорожной станции Болшево (27 км от Москвы) в бывшем имении предпринимателя и владельца хлопкоочистительных заводов в Средней Азии А. Н. Крафта. (Почти во всех публикациях можно встретить ошибочные сведения относительно того, что собственник усадьбы якобы был "шоколадным королем Крафтом".) На этой территории располагался совхоз ОГПУ "Костино". Интересно, что зимой 1922 г. здесь, "в старом одноэтажном, заброшенном помещичьем доме", тайно находился на полуторамесячном отдыхе В. И. Ленин [3, с. 2; 4, с. 94]. Возможно, этот факт спустя полгода после смерти вождя каким-то образом повлиял на выбор территории для новой коммуны.

Исходя из того, что "6-го сентября 1925 г., как раз в Международный Юношеский день, коммуна праздновала свою годовщину" [5, с. 41], можно предположить, что решение о выборе Болшево в качестве места расположения учреждения и начало его заселения относятся к сентябрю 1924 г. Об этом также свидетельствовал в 1935 г. Ф. М. Ефремов, который с 1919 г. работал конюхом в совхозе ОГПУ и позднее в коммуне: "В сентябре 1924 г. в совхоз приехали М. С. Погребинский и Ф. Г. Мелихов (зав. коммуной. - Г. Х. ) для осмотра помещений. Вскоре после их посещения к нам привезли первую партию малолетних - 18 ребятишек - из коммуны им. Розы Люксембург" [6, с. 5]. Позже в Болшевское учреждение принимались молодые правонарушители из московских тюрем (сначала 17, а затем еще 11 человек из Бутырской), а также из трудовой колонии Соловецкого концлагеря [там же].

Первоначально жители соседнего села Костино наблюдали за происходящим с известной долей недовольства, серьезно опасаясь нежелательной близости размещения "различных уголовных элементов". Была даже направлена делегация к председателю Центрисполкома СССР (ВЦИК)* - "Всесоюзному старосте" М. И. Калинину с просьбой "убрать из района "гнездо душегубов"" [7, с. 8]. Однако "не прошло и года, - отмечалось в статье, опубликованной в 1928 г. в связи с первым посещением М. Горьким Болшева, - как взгляды крестьян изменились кардинально. Их отношение к колонии теперь уже является по-соседски дружелюбным. В это внесли свой вклад не только экономические взаимоотношения. На всех театральных постановках, литературных мероприятиях или концертах в клубе коммуны крестьян считают постоянными гостями. Их дети входят в пионерский отряд, руководимый бывшим вором. Не редки случаи, когда члены колонии женятся на дочерях крестьян, больше того, они даже являются желанными зятьями" [8, с. 12].

Перед правонарушителями для приема в Болшевскую коммуну были поставлены следующие условия: отказ от прошлой жизни, т. е. разрыв всех контактов с бывшими "дружками"; отказ от алкоголя, наркотиков и азартных игр; готовность трудиться и подчиняться решениям органов самоуправления.

Процесс перевоспитания во многом строился на доверии будущим коммунарам. В известном фильме "Путевка в жизнь" (1931 г.), основанном на опыте Первой (Болшевской) и Второй трудкоммун ОГПУ (Люберецкой, размещенной в стенах бывшего Николо-Угрешского монастыря, рядом с железнодорожной станцией Люберцы под Москвой), есть характерная сцена доверия, мастерски поставленная создателями картины. Несовершеннолетний правонарушитель Мустафа получает задание самостоятельно купить хлеб для первой группы переселенцев, находящейся в пути из приемно-распределительного пункта в трудовую колонию. В одной из ранних публикаций о болшевцах, составленной секретарем Московской организации РКСМ Д. Матвеевым и напечатанной в журнале "Молодой большевик" в 1925 г., переселение заключенных Бутырки было описано следующим образом: "В первую партию взяли 15 человек. Предварительно переодели их в штатское, без конвоя, с одним провожатым, отправили их поездом за город, в совхоз, где уже были оборудованы мастерские. Приехав на место, 2 - 3 послали за хлебом и колбасой, вручив им 15 рублей, без всякого провожатого" [5, с. 37].

Позднее такой подход в истории педагогики был связан с именем Макаренко - и, очевидно, совсем не напрасно. Первая часть "Педагогической поэмы" с главой "Хождение Семена по мукам", содержащей знаменитый эпизод, в котором заведующий колонией Антон Семенович посылает одного из воспитанников (Семена Карабанова) в город для получения в губфинотделе денег - сначала 500, а спустя две недели 2000 рублей, - была опубликована лишь в 1933 г.; однако о положенном в основу данного сюжета инциденте можно узнать не только от прототипа этой фигуры - Семена Калабалина. В вышедшей еще в 1926 г. газетной статье о Горьковской колонии на ее новом месте, в Куряже, Семен представляется в роли "воспитателя колонии и инструктора по физической культуре" Степана: "пять лет тому назад он прибыл в колонию полудиким и затравленным человеком. Спустя короткое время он сбежал и полгода отсутствовал, потом снова вернулся и быстро изменился". Это соответствует также биографии Калабалина и изображению фигуры "Карабанова" в "Педагогической поэме". И далее в газетной публикации о Степане, которая до сих пор не цитировалась в макаренковедении, говорится: "В этот переломный для него период с ним жестоко поступили. Заведующий колонией Макаренко послал его в Полтаву привезти 1000 рублей для колонии. Степан выполнил это поручение. Потом его послали за значительно большей суммой, он привез и ее. Сидя в кабинете заведующего, он рыдал, растроганный доверием" [9, с. 4].

Отказ будущих дзержинцев от прошлой жизни включал соответствующий церемониал приема новичков, первоначально описанный Макаренко в хронике событий Харьковской коммуны "Перевернутые страницы": "(1931 г.) Ноября 13. Массовый набор под руководством т. Букшпана беспризорных с вокзала. Взвод беспризорных стал в строй коммунаров и с маршем был приведен в Коммуну. Здесь было совершено торжественное сожжение их одеяний и они вступили в коммунарский коллектив" [10, с. 25]. О менее организованной практике приема новых болшевцев, которая, вероятно, была известна руководителям "Дзержинки", рассказывает Б. Л. Северов - в Первой трудкоммуне ОГПУ с 1929 г. он занимал "макаренковскую" должность заведующего учебной частью. В письме Северова от 18 октября того же года к своей сестре можно прочесть: "Разве это не изумительно: на перроне ст. Болшево - толпа народу. Гремит оркестр, краснеют знамена. Из подходящего поезда - яркие плакаты с приветствиями коммуне... Сотни голов, высунувшись в окна, раскрытыми ртами восторженно орут... Это встреча воров. Воры на перроне встречают воров из Соловков, которые едут в коммуну, чтобы резко свернуть со старого пути..." [2, с. 145].

Что же касается формы обращения воспитанников к начальству, то практика болшевцев полностью отличалась от хорошо известного нам опыта горьковцев/дзержинцев. В Болшеве "ребята обращаются к руководителю-инспектору на "ты", называют его "дядя Сережа", "дядя Гриша" и т. п." [11, с. 5].

Число членов Болшевской коммуны постоянно увеличивалось: 18 человек - в 1924 г., 77 - в 1926 г., 248 - в 1928 г., 655 - в 1930 г., 2200 - в 1931 г., 3100 - в 1935 г., 5000 - в 1936 г. К середине 1930-х гг. коммунары получили право привозить с собой ближайших родственников. Роль упоминавшейся Д. Матвеевым (в 1925 г.) первой группы воспитанников, состоявшей из 15 человек, позднее в определенной степени была возведена в легенду. Так, австрийский психоаналитик Вильгельм Райх (1897 - 1957), который в 1930 г. посетил Болшево, вспоминал: "Расширение числа членов коммуны до 350, а позже до 1000 человек, произошло исключительно благодаря этим 15 мальчикам. Вскоре они внесли в список еще 75 кандидатов, за которых они поручились. Затем были посланы в тюрьмы "уполномоченные" с тем, чтобы выбрать следующих 75 мальчиков"" [12, с. 199 - 200]. Впрочем, с 1928 г. для новичков в коммуне существовал примерно 6-месячный кандидатский стаж [13, с. 92].

В связи с началом индустриализации в Болшевской коммуне, как и в харьковской "Дзержинке", произошел значительный прирост числа "вольнонаемных рабочих и служащих". Статистика такова: в 1926 г. их было 356; 1927 г. - 516; 1928 г. - 619; 1929 г. - 1023; 1930 г. - 1409; 1931 г. - 1785; 1932 г. - 2631; 1933 г. - 2915; 1934 г. - 5118; 1935 г. - 5369; 1936 г. - 7428; 1937 г. - 8171 [14, с. 1]. В 1936 г. общее число жителей Болшева достигало 10 тыс. человек. Сравнительная "диспропорция" между численностью коммунаров и тех взрослых, что работали на предприятиях, существовала также и в "Дзержинке", которая изначально создавалась в качестве детской трудовой коммуны. В 1935 г., когда Макаренко был переведен в Киев, количество воспитанников "достигло цифры 500 чел.", однако их численность была в два раза меньше, чем рабочих, служащих и инженерно-технических работников [15].

В 1928 г. был принят генеральный план развития поселка Костино, разработанный крупными архитекторами А. Я. Лангманом и Л. З. Чериковером. В соответствии с данным планом коммуна с течением времени превратилась в небольшое "государство" с собственными фабриками, магазинами, яслями, школами, кинотеатром, библиотекой, радиостанцией и больницей. От этого богатства осталось немного. О сегодняшнем состоянии территории коммуны С. Д. Гладыш пишет: "Нынче поселки Болшево и Костино - часть города Королева, сохранившего выразительные островки Республики Болшевцев. Магазин, Учебный комбинат, Фабрика-кухня, построенные в стиле конструктивизма - строгие пропорции, масса света и стекла, минимум декора, - выделяются на фоне стандартной застройки" [1, с. 290].

В одной из горьковских публикаций относительно происхождения обитателей Болшевской коммуны можно найти следующие данные (за июнь 1931 г.): из общего числа 1598 коммунаров 529 были выпущены из тюрем с условным сроком, 300 - сами пришли с "воли", 283 - взяты из других коммун, 181 - переведены из Бутырского изолятора, 149 - из Соловков и 81 - из детдомов. 92,6% коммунаров в прошлом были "социально опасными" со средним "воровским стажем" 7,4 года [16, с. 293].

Возраст большинства болшевцев был от 16 до 21 года. В первое время коммуна предназначалась лишь для юношей, однако с осени 1927 г. в ней появились и девушки. Немецкий писатель Герварт Вальден (1878 - 1941), переселившийся позднее (в 1932 г.) из Германии в СССР и павший жертвой сталинских репрессий, в своем отчете о Болшеве докладывает об обнародовании этого события в одной из стенгазет болшевцев. В ней говорилось, что коммуна так далеко ушла, что хотела бы попробовать привить культуру и навыки труда женщинам-заключенным. Отметим, что сам Макаренко выступал за совместное воспитание мальчиков и девочек в руководимых им учреждениях по перековке малолетних правонарушителей и беспризорников. Как в полтавской колонии им. М. Горького, так и в харьковской коммуне им. Ф. Э. Дзержинского с самого начала были также и девочки.

По состоянию на июнь 1931 г., из всех членов болшевского учреждения 89,3% были мужчины и 10,7% - женщины [16, с. 293]. Перевоспитание последних оказалось весьма трудной задачей. В беседе с немецкой журналисткой Ленкой фон Кёрбер (1888 - 1958), которая в 1932 г. в течение полугода находилась в Советском Союзе с целью изучения "самых различных видов тюремно-исправительных и перевоспитательных учреждений" и посетила помимо болшевской также и харьковскую коммуну, один из педагогов учреждения ОГПУ отмечал: "У нас в целом лишь 200 девушек-уголовниц, все они имеют несколько судимостей, работа с ними сложнее, чем с юношами. Они мелочнее, более мещански настроены, и поэтому их труднее воодушевить для великой цели" [17, с. 81 - 106]. О проблемах перевоспитания девушек с богатым опытом уличной жизни высказывался неоднократно и Макаренко.

В 1931 г. система управления трудкоммун ОГПУ-ГПУ подверглась фундаментальной реорганизации. В частности, была упразднена должность заведующего. В России во главе коммун отныне стоял управляющий, а на Украине - начальник. При этом данные должности занимали уже не штатские педагоги, а, как правило, чекисты. Из литературы и архивных документов известны следующие имена управляющих Болшевской коммуны: М. М. Кузнецов (1931 - 1934 гг.), С. П. Богословский (1935 г., весна 1937 г.), А. А. Бобринский (1936 г.), С. Н. Жаворонков (осень 1937 г., 1938 г.). В связи со структурно-организационными изменениями - ОГПУ в июле 1934 г. было включено в НКВД СССР и переименовано в Главное управление госбезопасности - вопросы снабжения коммун переходили от управления делами ОГПУ в компетенцию Административно-хозяйственного управления (АХУ) НКВД СССР. Оба учреждения находились под руководством И. М. Островского. Как следует из писем (январь-октябрь 1934 г.) Всесоюзного общества культурной связи с заграницей (ВОКС), именно Островский сюда обратился с предложением о посещении Болшевской коммуны группами иностранцев по линии Общества [18]. 15 октября 1936 г. обязанности Островского в АХУ НКВД СССР стал исполнять С. Б. Жуковский.

Нарушения порядка в коммунах строго преследовались. Исключение из коллектива считалось крайней мерой. Однако в Болшеве применялись и другие санкции. Так, член немецкой компартии, веймарский педагог и юрист Гуго Якоби (1877 - 1933), который посетил коммуну в августе 1926 г. в рамках трехмесячной ознакомительной поездки по советским исправительным учреждениям, сообщает об использовании в учреждении ОГПУ таких мер наказания, "которые были связаны с определенным поступком: денежный штраф в случае повреждения общественного имущества или его замена; отмена отпуска в случае пропуска работы без уважительной причины; уборка помещения в случае его загрязнения; крайняя мера - заключение под стражу сроком на неделю в одной из московских тюрем" [19, с. 233 - 234]. Такой срок заключения подтверждает член рейхстага, социал-демократ, адвокат Курт Розенфельд (1887 - 1943), который тоже был в Болшеве в 1926 г. [20, с. 30]. В. Райх сообщает другое - об "одном или двух днях ареста". В своей статье он пишет: "Наказанному был передан адрес соответствующей тюрьмы в Москве. Без всякого сопровождения он ехал туда и, проведя там 1 - 2 дня, с радостью возвращался домой" [12, с. 201]. Также и в колонии им. М. Горького существовал широкий спектр наказаний, которые назначались либо заведующим, либо постановлением товарищеского суда, однако до заключения дело не доходило. Из собственных рассказов Макаренко известна практика "домашнего ареста" в рабочем кабинете заведующего (с возможностью чтения книг), применявшаяся уже в коммуне им. Ф. Э. Дзержинского.

Живую картину атмосферы Болшевской коммуны представляет немецкий педагог-социалист, руководитель сельского воспитательного дома в Валькерсмюле близ Мельзунген Кассельского округа Минна Шпехт (1879 - 1961) в своем "Московском дневнике", обнаруженном в 1988 г. восточногерманским педагогом-историком Кристиной Лост в фондах Центрального госархива ГДР, возвращенных из СССР. Весной 1927 г. она, сопровождая ученого Леонарда Нельсона (1882 - 1927) в поездке в столицу СССР, побывала в Болшеве. О коммуне, которую М. Шпехт называет "школой", можно прочесть такую запись (датированную в дневнике 14 мая):

"Вчера в школе ГПУ. Жуткий холод. Туда мы ехали в открытой машине целый час по открытому шоссе: Н. (Нельсон. - Г. Х .), представитель ГПУ и я. Человек из ГПУ, около 30 лет, украинец, стройный, с небольшой лысой головой, красивым лицом, с веселыми блестящими глазами и решительным ртом с хорошими зубами, задние зубы - золотые.

Когда мы были на улице, то зашли сначала в домик, в котором зимой 1922 г. жил Ленин. Сегодня он находится в заброшенном состоянии - холостяцкое жилище заведующего, конечно же, совсем без женской руки и ухода. Весь грязный, в беспорядке, холодный, мерзкий, внешне неуютный. Пара стаканов были протерты грязной тряпкой; нам предложили хлеб, масло, сыр и сковородку с яйцами; каждый что-то быстро ел и курил. Затем мы вышли, чтобы посмотреть на колонию. Все выглядит примитивно, простецки, лишь для грубой работы, так примитивно, неотесанно, как и молодые преступники, которые здесь должны быть перевоспитаны в советских граждан в столярной, сапожной мастерских и в кузнице. Они работают на заказ. Они получают зарплату, кредит на одежду и тому подобное. Таким образом они сами зарабатывают себе на пропитание, работая до 5 ч пополудни. 108 учеников. Совершенно без надзора полиции. Все открыто. Никакого забора. Только возможность работать, достойно работать и общаться с воспитателями. Если они хотят, то они могут уйти. Им дают увольнительную в Москву. Им не запрещают пить. Они курят, лишь кокаин запрещен. Им предоставлена сексуальная свобода. Они сами управляют коммуной. Они получают во всех отношениях доверие. Они добросовестно работают (сдельщина). Они смеялись и весело разговаривали с руководителем и человеком из ГПУ. Заведующий - бледный, серьезный, почти нежный человек (бывший военный врач). Он лишь хочет попытаться показать этим людям лучший путь к работе. Школа была основана Дзержинским - она любимое дитя ГПУ. Ей всего два (в действительности три. - Г. Х .) года. О результатах еще ничего нельзя сказать, на ее собраниях царит строгий и гордый тон. Они не церемонятся. Нам не удалось с ними поговорить. От этого наше впечатление пострадало, как, впрочем, и от холода и значительной продолжительности нашего посещения. Подобные заведения не "посещают", это не соответствует отношению к подобной работе. В 8 часов вечера мы вернулись" [21].

Нельсон же, включивший в свой "Отчет о поездке в Россию 1927 года" (посмертно изданный несколькими экземплярами) выше цитированный отрывок из "Московского дневника" М. Шпехт, характеризует основанное ГПУ учреждение как "лучшую школу, которую мне до сих пор довелось увидеть, школу для опасных преступников, прибывших из тюрьмы и с каторги". Впрочем, "человеком из ГПУ" ученый был прямо-таки очарован [22, с. 68].

В книге отзывов Болшевской коммуны Нельсон сделал следующую восторженную запись (датированную: 12.V.1927), подписанную также и Минной Шпехт: "Мы очень рады убедиться в том, что по инициативе вождей пролетарской революции и под защитой их - в России проводится тот педагогический эксперимент, который тщетно предлагался до сих пор мыслителями-педагогами буржуазным правительствам.

Мы не сомневаемся в том, что все возлагаемые на этот опыт надежды увенчаются успехом, если будут продолжать проводить этот опыт с тем же доверием и мужеством, которыми сопровождалось начало его" [1, с. 105].

Симпатичный "человек из ГПУ" с золотыми зубами, для которого было важно лично сопровождать иностранных гостей до Болшева, несомненно, был М. С. Погребинский. Уважительное отношение чекиста к двум немецким педагогам подтверждает факт, что фотография последних как гостей коммуны была включена в его книгу "Трудовая коммуна ОПТУ" [23, с. 77].

Срок пребывания воспитанников в Болшеве составлял 2 - 3 года, но многие оставались и по его окончании, даже обзаводились семьями. Так воспитательное учреждение, каким коммуна была вначале, стало производственным предприятием с общежитием для малосемейных.

Член немецкой компартии Г. Якоби, посетив болшевское учреждение в 1926 г., т. е. еще до его "одомашнивания", с восторгом отметил, что там "индивидуалистическое воспитание освободило пространство для коллективистского воспитания, и на месте семейной традиции был установлен новый образ мыслей коммуны, когда не случайность кровного родства сближает живущих там, а сознательная и радостная совместная жизнь духовно и морально связанных между собой людей, которые совместно трудятся" [19, с. 235].

В таком же хвалебном тоне сделана запись Якоби в книге отзывов коммуны: "Только пролетарское государство может себе позволить перенесение целей истинной человечности из области "серой" теории в область практических правовых отношений.

Кто в этом сомневается - пусть тот поучится у России умению организовать в общественном направлении антиобщественные элементы. Эта чрезвычайно трудная задача решена блестяще в трудкоммуне ГПУ" [1, с. 103].

Кульминацией истории развития болшевского учреждения стал его десятилетний юбилей, который почему-то отмечался лишь в 1935 г. Правда, поначалу подготовка к юбилею шла в 1934 г. Так, накануне десятой годовщины основания коммуны в апрельском выпуске широкоформатного ежемесячника "СССР на стройке" [24], вышедшего в Москве в четырех изданиях (на русском, английском, французском и немецком языках), был опубликован содержательный фоторепортаж о трех перевоспитательных учреждениях: Первой и Второй трудкоммунах ОГПУ, а также коммуне им. Ф. Э. Дзержинского ГПУ УССР, и именно в следующем порядке: Харьков, Люберцы, Болшево.

В служебной записке зампреду ОГПУ Г. Г. Ягоде от 8 июля 1934 г. полномочный представитель ОГПУ по Горьковскому краю М. С. Погребинский предложил "сделать значок для Коммуны к 10-летию" и приложил его образец: "Это имело бы большое воспитательное значение, если его выдавать не всем" [1, с. 54 - 55]. Помимо такого предложения иногороднего почитателя коммуны появился проект тематической книги в московском издательстве ОГИЗ (горьковская серия "История фабрик и заводов"). Примером, очевидно, послужил сборник к пятилетию Харьковской коммуны "Второе рождение" (1932 г.), составленный и подготовленный к печати бригадой "Комсомольской правды". Для реализации книжного проекта о Болшевской коммуне ее руководители привлекли знаменитого в то время драматурга В. М. Киршона, у которого 7 декабря 1933 г. было проведено совещание с представителями данного учреждения, зафиксированное стенограммой [25]. Эта первая попытка издания книги о болшевцах тогда не увенчалась успехом.

В связи с юбилеем в приказе НКВД СССР за подписью наркома от 10 июня 1935 г. речь идет о том, что 29 членов коммуны, рожденных между 1903 и 1911 гг., попадали под амнистию - с них была снята судимость [1, с. 331].

Горький очень высоко ценил деятельность Погребинского в Болшеве и в других трудкоммунах ОГПУ. В январе 1933 г. последний находился в гостях у Горького в Сорренто и "уговаривал его окончательно перебраться в СССР" [26, с. 344]. Тесные отношения между писателем и чекистом прослеживаются и в том, что последний сопровождал Горького в его путешествиях не только на Соловки, но также и в летний лагерь детской колонии под Сталинградом, в совхоз "Гигант" (1929 г.) и в г. Горький (1934 г.) [27].

26 сентября 1936 г. "шеф" Болшевской коммуны Г. Г. Ягода был снят с поста наркома внутренних дел СССР; на данной должности его заменил Н. И. Ежов. Арест наркома связи СССР Ягоды произошел 28 марта 1937 г., но официально его отстранили от должности лишь 3 апреля. На собрании актива коммуны от 10 апреля помощник управляющего Э. П. Каминский, один из "образцовых коммунаров" Болшева, заявил: "Имя преступника Ягода лежит черным пятном на коммуне. Нужно просить ЦИК СССР снять с нее это гнусное имя!" [28, с. 2]. (11 мая 1937 г. Политбюро ЦК ВКП(б) постановило исключить из состава членов ЦИК СССР Ягоду и снять его имя с Болшевской трудкоммуны, а на третьем московском процессе против "блока правых и троцкистов" (март 1938 г.) Ягода, как известно, был приговорен к высшей мере наказания и вскоре расстрелян.)

Прозвучавшие на заседании актива Болшевской коммуны в середине апреля 1937 г. критика и самокритика касались также практикуемой там педагогики, которая в свете произошедших "перемен в стране" больше не может рассматриваться как отвечающая духу времени. Вот что среди прочего заявлял бессменный руководитель данного учреждения С. П. Богословский: "Тов. Каминский... правильно говорил о многообразии "воспитательных теорий", существовавших самостоятельно у Ягоды, Шанина (начальника Транспортного отдела Главного управления госбезопасности НКВД СССР - Г. Х.), Погребинского и Островского. У каждого из них была на этот счет своя "теория", а мы, руководители, и, в первую очередь, я, как человек, который много лет ведет воспитательную работу и имеет опыт в ней, - мы слепо смотрели на это, слепо принимали их и шарахались от одной такой "теории" к другой. Мы слепо выполняли все, что говорил Ягода. И моя вина в том, что я за 12 лет ни разу не поставил себе вопроса о том, что жизнь идет вперед, все изменяется, страна идет вперед, а мы не замечали этих изменений, прятались в скорлупу. Мы жили старыми традициями, и это привело в тупик, из которого теперь все вместе ищем выхода. Совсем недавно т. Жуковский поставил передо мной вопрос, почему в коммуне в отношении отдельных членов коммуны, которые совершили уголовные преступления, не применяются меры пресечения, как это делается в отношении остальных граждан, уличенных в преступлениях? Почему дело идет на конфликтную комиссию, а не в нарсуд?" [29, с. 2].

18 мая местная многотиражная газета информирует о необходимости издания нового сборника об истории коммун - "согласие на написание такой книги силами коммунаров т. Жуковский (вновь назначенный начальник АХУ НКВД СССР. - Г. Х .) уже дал". В связи с этим говорится, что "о роли же партии и советской общественности в "Болшевцах" (сборник, изданный в 1936 г. - Г. Х .) нет ни слова. В книге "вершителями судеб" являются Ягода, Погребинский, Островский, т. е. люди, которые никогда не были подлинными организаторами и руководителями коллектива коммунаров. Это были "меценаты", искавшие среди членов коммуны самобытных талантов, способных потом рекламировать широкой публике своих покровителей". То, что проект издания такой книги не мог быть реализован, пожалуй, также связано с взлетом и падением С. Б. Жуковского, который уже 1 июля 1937 г. был переведен на другую должность, а с 8 января 1938 г. занял пост замнаркома внутренних дел СССР. Его арестовали 23 октября 1938 г. в должности директора одного провинциального промышленного комбината, а 24 января 1940 г. приговорили к смерти и на следующий день казнили [26, с. 192 - 193].

В результате ареста Г. Г. Ягоды сборник "Болшевцы", опубликованный в 1936 г. в двух изданиях, был изъят из книжных магазинов и библиотек. Кстати, подобная же участь постигла и книги Погребинского. С первой из них - "Трудовая коммуна ОГПУ" - я смог, наконец, познакомиться в ходе работы с данным материалом в Российской государственной библиотеке.

М. С. Погребинский, который с июля 1933 г. работал в Горьком (бывший и нынешний Нижний Новгород) полномочным представителем ОГПУ по Горьковскому краю (с июля 1934 г. - начальником УНКВД Горьковского края, а с февраля 1937 г. - начальником УНКВД Горьковской области), узнав об аресте своего бывшего "хозяина" и других чекистов из его окружения, в том числе Островского (29.03.1937 г.), 4 апреля покончил жизнь самоубийством, застрелившись в служебном кабинете [26, с. 328, 344]. Как впоследствии стало известно, Погребинский во время допроса Ягоды был назван подследственным как член антисоветского "блока правых и троцкистов" [30, с. 238 - 248]. По свидетельству Р. А. Медведева, Погребинский в предсмертном письме сообщил, что он не желает далее "соучаствовать в творимых беззакониях" [31, с. 417].

Нижегородскому историку-краеведу И. В. Берельковскому, который занимался изучением горьковского периода деятельности Погребинского, удалось найти в Государственном общественно-политическом архиве Нижегородской области некоторые документы о реакции местных партийных органов на смерть популярного чекиста [32, с. 98 - 99]. Следующие факты, характеризующие положение на месте, заслуживают особого внимания.

5 апреля 1937 г. в связи с самоубийством Погребинского (члена ВКП(б) с ноября 1919 г., делегата XVII съезда 1934 г. - "съезда расстрелянных", до смерти - члена бюро обкома партии) состоялось внеочередное экстренное заседание бюро Горьковского обкома ВКП(б) с единственным вопросом повестки дня: "О самоубийстве т. Погребинского М. С.". На этом заседании постановили:

"1. Бюро Обкома партии считает позорным и недостойным советского гражданина, тем более члена партии, поступок Погребинского. Совершив самоубийство, Погребинский показал себя малодушным человеком.

Бюро Обкома в самой резкой форме осуждает этот поступок Погребинского.

2. Ввиду того, что в оставленных записках Погребинский связывает свое самоубийство с отрешением от должности Нар. Комиссара Связи Ягоды, просить центральные следственные органы провести следствие по этому делу".

Партийные деятели, не проявившие "политической бдительности" и участвовавшие в похоронах чекиста, получили в конце мая 1937 г. на Городской партконференции партийные взыскания. На V областной партконференции 5 - 11 июня 1937 г. все партийные и советские руководители отмежевались от Погребинского, обвиняя его во вражеской деятельности. Так, тов. Гей (уполномоченный Комиссии Советского Контроля при СНК СССР по Горьковской обл.) заявил: "Во главе областного отделения НКВД стоял бандит Погребинский, а это, конечно, не способствовало успешной борьбе и разоблачению шпионов, диверсантов, вредителей и т. д.".

Тов. Соколов (секретарь Партколлегии Комитета партийного контроля) выступил с такими словами: "По-моему, Обком партии, в том числе и я, просмотрели этого врага... Погребинский застрелился, оставил письмо, в котором он связывает свое самоубийство с отрешением от должности и преданием суду (!) Ягоды... Здесь дело не в малодушии, а этот акт самоубийства был актом, направленным к тому, чтобы скрыть от партии правду, не дать возможности эту правду рассказать и тем самым не помочь партии..." [33].

Одна из глав в книге С. Гладыш носит заголовок "Репрессированная коммуна". Она начинается такими словами: "Узнав о самоубийстве Погребинского, Алексей Погодин, который руководил Нижегородской коммуной, мчится в Горький. Берет на себя организацию похорон (прекрасно понимая, что за этим последует). Склоните головы, господа, перед Поступком: жены отрекаются от мужей, дети - от родителей, а ученик не позволяет очернить память учителя. Погодина немедленно арестовали. (Не дожидаясь предъявления обвинения, Алексей Николаевич нашел способ покончить с собой в тюрьме.) С этого момента Трудкоммуна N 1 могла считать себя приговоренной. Начались аресты" [1, с. 77].

Кем был этот мужественный человек? А. Н. Погодин (г.р. 1897; как зам. Управляющего Трудовой коммуной к десятилетию болшевского учреждения был награжден часами с надписью "Стойкому организатору и строителю Трудкоммуны от НКВД") являлся "общим любимцем коммуны", как говорится в очерке журнала "Огонек", посвященном торжественному открытию новой фабрики спортивной обуви болшевцев (июнь 1931 г.). Далее о Погодине здесь можно прочесть: "За спиной у него большое уголовное прошлое, он был большим специалистом по взлому несгораемых касс. Теперь - плотник, лучший активист-общественник. Советская власть помогла ему стать не только порядочным человеком, но, безусловно, и полезным членом общества и государства. Погодин - лучший пример для молодых членов коммуны в их новой жизни" [34, с. 11].

По данным спецвыпуска альманаха "Болшево", 27 ноября 1937 г. в Костине был арестован "Богословский Сергей Петрович (г.р. 1895), руководитель Т/К" [2, с. 152]. Двумя годами ранее в приказе наркома Ягоды "О десятилетии Болшевской коммуны" заслуги этого опытного сотрудника были отмечены следующим образом: "Празднуя наши успехи, наши достижения за 10 лет, нельзя не отметить крупнейшие заслуги бессменного руководителя-воспитателя, всегда скромного на словах, но проделавшего гигантскую работу, - любимого всеми коммунарами Сергея Петровича Богословского" [1, с. 323].

Одновременно с Богословским был арестован Б. Л. Северов (г.р. 1900; к десятилетию болшевцев награжден "Знаком почетного чекиста" [1, с. 324]). В их делах имеются "липовые" ордера на арест, помеченные 27 ноября 1937 г., но в действительности их задержание (в квартире первого) состоялось еще 4 ноября [2, с. 148, 150]. В этом же месяце задержали и начальника внутренней (невооруженной) охраны коммуны В. В. Штейермана (награжден часами с надписью "Стойкому строителю Трудкоммуны от НКВД"). Бросается в глаза, что первых арестованных осудили последними. Нельзя исключить, что их показания использовались для вынесения приговоров всем остальным подсудимым, в том числе и Ягоде.

По С. Гладыш, "в 1937 году за три дня (!) арестовали более 400 человек из Болшевской коммуны. Многие - расстреляны" [1, с. 168].

С 1 января 1939 г. в короткие сроки трудкоммуны НКВД как "производственно-воспитательные базы для правонарушителей" были ликвидированы, перепрофилированы и переименованы. Так, болшевское учреждение было передано в ведение Наркомлегпрома СССР в качестве "Комбината по производству спортивного инвентаря", в состав которого входили: "а) спорт-обувная ф-ка, б) спорт-деревообделочная ф-ка, в) спорт-трикотажная ф-ка, г) спорт-механический завод" [1, с. 171 - 172]. "Дзержинка" была реорганизована в промышленный комплекс, подчиненный всесоюзному центру, и переименована в Харьковский комбинат НКВД СССР им. Ф. З. Дзержинского [37, с. 2].

ЛИТЕРАТУРА

1. Гладыш С. Д. Дети большой беды. М., 2004.

2. Болшево. N 3 / Сост.: А. Балакин, Л. Бондаренко, Р. Позамантир. Болшево, 1994.

3. Крупская Н. Там, где отдыхал Ильич // Правда. 1935. N 159.

4. Погребинская А. Незабываемые встречи // Юность. 1966. N 3.

5. Матвеев Д. Об одном опыте. (Коммуна малолетних правонарушителей ГПУ) // Молодой большевик. 1925. N 10 - 11.

6. Позамантир Р. 80-летию Болшевской трудовой коммуны ОГПУ N 1 им. Г. Г. Ягоды посвящается // Калининградская правда (г. Королев). 2004. N 90.

7. Диковский С. Болшевская коммуна // Правда. 1935. N 149.

8. Gorki in der Kolonie der jugendlichen Verwahrlosten (Горький в колонии детских беспризорных) // Wochenbericht der Gesellschaft fbr kulturelle Verbindung der Sowjetunion mit dem Auslande (Moskau). 1928. N 32 - 33.

9. Бельский Я. Трудовая колония в монастыре (Куряж) // Пролетарий (Харьков). 1926. N 179.

10. Макаренко А. Собр. соч. Марбургское издание. Т. 7. Равенсбург, 1976.

11. От преступления - к строительству (Ко 2-й годовщине трудкоммуны ГПУ) // Учительская газета. 1926. N 41.

12. Reich W. Die Arbeitskommune der G. P. U. "Bolschewo" (Трудовая коммуна ГПУ "Болшево") / Die Sexualitat im Kulturkampf. Zur sozialistischen Umstrukturierung des Menschen. 2. Aufl. Kopenhagen, 1936.

13. Автономов А. Болшевская коммуна ОГПУ // Наши достижения. 1930. N 7.

14. Рост Болшевской трудовой коммуны // Болшевец. 1937. N 65.

15. Госархив Харьковской области. Р-4511 - 1-16. Л. 3 об.

16. Горький М. О трудколониях ОГПУ // Публицистические статьи. М.; Л., 1931.

17. Koerber L von. SowjetruGland kampft gegen das Verbrechen (Советская Россия борется с преступностью). Berlin, 1933.

18. ГАРФ. 5283 - 8-198. Л. 28, 34, 49, 76, 77, 99, 101, 102, 133, 134, 147, 154, 159, 167, 175.

19. Jacobi H. Sowjetrussische Fiirsor-geerziehung (Советско-российское исправительное воспитание) // Das werdende Zeitalter. 1927. N 9/10.

20. Rosenfeld K. Ein russisches Jugendgefangnis (Русская тюрьма для несовершеннолетних) // Das neue Rueland. 1927. N 1 - 2.

21. Bundesarchiv Berlin (Федеральный архив Берлина), 90. N 1. Л. 18 об. -19 об.

22. Nelson L. Bericht liber die Russlandreise 1927 // Als Manuskript vervielfaltigt (25 num. Ex.). Frankfurt (M.), Mai 1972.

23. Погребинский М. С. Трудовая коммуна ОГПУ / Предисл. и ред. М. Горького. М., 1928.

24. СССР на стройке (Москва). 1934. N 4.

25. ГАРФ. 7952 - 3-4. Л. 1 - 27.

26. Петров Н. В., Скоркин К. В. Кто руководил НКВД в 1934 - 1941: Справочник / Под ред. Н. Г. Охотина и А. Б. Рогинского. М., 1999.

27. А. М. Горький и его современники: Фотодокументы. Описание. М., 1997.

28. Глубже самокритику. На собрании актива коммуны // Болшевец. 1937. N 3.

29. На активе коммуны. 3-й и 4-й дни прений // Болшевец. 1937. N 4.

30. Забвению не подлежит: Неизвестные страницы нижегородской истории (1918 - 1984 гг.). Н. Новгород, 1994.

31. Медведев Р. А. К суду истории: Генезис и последствия сталинизма. 2-е изд. Н. -Й., 1974.

32. Берельковский И. В. "Ликвидатор беспризорности" (М. С. Погребинский. - Г. Х .) // Педагогическое обозрение (Нижний Новгород). 1995. N 1.

33. ГОПАНО, 2 - 1-2575. Т. 1. Л. 33; 2878. Л. 6 об.; 4493. Л. 9; 3 - 4-1. Л. 258, 289, 349, 351; 21, Л. 3; 17. Л. 123, 168, 172, 180; 22. Л. 6.

34. Казанов. Первая трудовая имени ОГПУ // Огонек. 1931. N 21.

35. Дзержинец (X.). 1939. N 4.

* С. Д. Гладыш без каких-либо ссылок на источники рассказывает о другом адресате протестов "жителей Болшева". Они якобы "отправили к Дзержинскому внушительную делегацию, которую на Лубянке приняли со всем уважением, терпеливо выслушав ходоков" [1, с. 48]."

Показать Скрыть карту